{phocagallery view=category|categoryid=70|imageid=3599|float=left}
Произошло это в начале восьмидесятых, еще благословенных доперестроечных.
Зима была в апогее – снежная, холодная, по-настоящему русская, без подмесу нынешней гнили и сырости с Атлантики, когда не пойми что. Суровая зима – это всегда испытание на прочность, выносливость, умение сопротивляться или приспосабливаться, словом – на выживание. Засветло наклевавшись мерзлых березовых почек, тетерева прямо с деревьев отвесно заныривают глубоко в рыхлый сыпучий снег и, угнездившись поудобней, коротают там длинные морозные ночи в условиях относительной сытости и какого ни наесть уюта.
Наторенные в, казалось бы, непролазных сугробах кабаньи тропы, похожие на траншеи, облегчают этим животным передвижные в неустанных поисках скудного пропитания и укромных мест отдыха, где они, сгрудившись, обогревают друг друга своими телами и дыханием.
Подводные обитатели (по-теперешнему, на казенно-суконном языке «водные биологические ресурсы», прости Господи) стаями концентрируются в непромерзаемых речных глубинах, цепенеют в ожидании перемен к лучшему, с трудом преодолевая недостаток тепла, света, кислорода.
Седая пора глухозимья… Но человеку даже в такую пору не сидится в четырех стенах. Особенно неистребимо это у охотников и рыболовов: тянет, зовет, неодолимо манит то, чему чаще всего и не ищут логического объяснения, ссылаясь на расхожее «охота пуще неволи», чем и раскрываются, якобы, тайные пружины подобной непоседливости.
Кстати, в этом устоявшемся и часто не к месту употребляемом выражении «Охота» — вовсе не означает промысел, процесс добычи дичи, как принято думать, а «неволя» — отнюдь не заключение в узилище, не лишение свободы. Здесь охота – хотение, желание, стремление совершить нечто по доброй воле, а неволя – принуждение, от глагола «неволить», заставлять делать не по своей воле. Ну, и, соответственно, первое «пуще», сильнее второго, так как по собственному желанию все делается охотнее, чем по принуждению. Ну, это так, к слову.
Так вот, в один из таких глухих дней потянуло и меня на реку, на зимнюю рыбалку, и никакие резоны – двадцатиградусный мороз, толстый лед, многоснежье – уже не могли повлиять на приятное решение – вперед!
…Вначале пришло разочарование: лунки быстро замерзли, леска стекленела, кивок не пружинил. Длины шнека едва хватало пробурить почти метровую толщу панциря – после третьей попытки спина была мокрой, лоб покрылся испариной, плечи ныли. Еще не все! Каракат, мотыль, червь, опарыш – все тщетно. Обычно щедрая и радушная Ипуть на этот раз оказывала более чем прохладный прием – ни поклевки. Зато природа! Вокруг была поэзия.
Ажурно покрытые инеем деревья, в своем убранстве похожие на огромные кораллы, затмевали необычайной белизной все самое белое, что только можно представить. Даже зелень хвои не просвечивалась сквозь этот плотный слой искрящегося на холодном солнце серебра, прихотливо изукрасившего щетинистые ветки сосен и лапы елей. Ветер еще накануне смиренно затих и робко затаился, боясь малейшим дуновением потревожить устоявшееся равновесие и тем разрушить неосторожно эту хрупкую чарующую красоту. До хруста сухой морозный воздух перехватывал дыхание, от пронзительной тишины звенело в ушах, смотреть было непривычно от обилия яркого света, заполонившего все вокруг…
Нет, в глазах не меркло от снежной слепоты, и слюна не застывала в воздухе, превращаясь в ледышку не долетев до земли, но казалось, что это именно и есть то самое пропитанное романтизмом белое безмолвие, о котором читал когда-то у Джека Лондона – величественное, торжественное, невозмутимое.
Несмотря на бесклевье, не хотелось спешить домой, до срока окунаться в суетную и шумную прозу городской жизни. Я собрал хворост, притоптал площадку на берегу, распалил костер и стал жарить сало на прутике. Возбуждая аппетит, вперемешку прямо запахло дымом, смолой, свежиной с луком, крепким чаем из термоса. Состояние покоя и умиротворенности странным образом передалось и мне, позволив хоть на короткое время почувствовать себя также благостно, отрешенно от повседневно гнетущих забот, проблем, неприятных переживаний. Чудесные, редкие минуты. Обижен, обделен, кто не испытал подобного.
* * *
Его появление застало меня врасплох. По всем статьям это был кобель – западно-сибирская лайка – крупный, пепельно-серой масти, с мощной грудью и мускулистой шеей. Умные глаза, острые уши и хвост-завитушка – само собой разумеющиеся атрибуты этой пород, главными достоинствами которой служат неуемная страсть к охоте, бесстрашие и молниеносная реакция в схватке со зверем, неприхотливость и живой подвижный характер. Мельком перехватив мой настороженный взгляд, нежданный гость приветливо качнув хвостом и с пониманием деликатно отошел в сторонку, пьяно пошатываясь. Облюбовав местечко поодаль огня и удушливого дыма, он, как умаявшийся за день трудяга, устало свалился на снег, положил голову на вытянутые лапы и облегченно вздохнул, как вздыхают, когда все уже преодолено, когда самое трудное позади.
Пошевелив костер, я уселся на рыболовный ящик в ожидании – не заявится ли следом и хозяин четвероногого красавца, не прозвучит ли вдали выстрел, не покличет ли кто заплутавшего в снежных просторах друга? – Нет, тишина.
Невзирая на втянутый живот и впалые бока, от предложенного хлеба «их благородие» высокомерно отказался – не бродяга, не бомж помойный. Кусочком сала оскоромился, но не жадно, не с голодной алчностью, а степенно, как подобает воспитанному псу, после чего занялся личной гигиеной: стал сосредоточенно выгрызать с нее и наледь меж пальцев и с подушек лап.
…Тени на снегу посинели и заметно удлинились – зимний день короток, пора собираться, решив прогреть двигатель, я открыл дверь автомобиля и… едва удержался на ногах. Пес как будто только и ждал этого момента.
Он стремглав заскочил в салон «Запорожца» и бесцеремонно уселся на пассажирское кресло. Ну, и? – Никакого раскаяния в шальной выходке, сидит, как ни в чем не бывало. От такой наглости я несколько опешил, но смирился: не гнать же на мороз бездомного, бесхозного, доверчивого. Так и быть, поехали!
Так мы познакомились, и пес стал жить у меня. Новосел быстро обвыкся: живо отзывался на кличку Амур, имел завидный аппетит, покладистый нрав, но терпеть не мог ошейник и упрямо сбрасывал его передними лапами с короткой борцовской шеи. Никто не разыскивал ценную пропажу, да и сам он не очень-то парился по этому поводу, не тосковал по прежнему хозяину, по дому. Во всяком случае внешне это никак не проявлялось.
Мы сдружились, но, как оказалось, ненадолго.
* * *
В ту зиму мой бравый «Запорожец» не вынес выпавших на его долю перегрузок. Укатали Сивку крутые горки – полетела коробка передач. Поломка серьезная, не лампочку поменять.
По сроку эксплуатации автомобиль все еще находился на гарантии и, как было заверено синим штемпелем в сервисной книжке, для быстрого и бесплатного ремонта его нужно было гнать в областной центр на специализированную станцию техобслуживания. Задача…
Разузнать что-почем я отправился на рейсовом автобусе, налегке.
За распахнутыми настежь воротами автосервиса с утра натужно трудился грейдер, расчищая территорию от завалившего ее снега. Внутри просторного двора тракторок отгартывал сугробы поближе к забору, вдоль которого плотными рядами дожидались своей очереди на «скорый и бесплатный» ущербные дети отечественного автопрома: жигули, москвичи, такие же как у меня запорожцы – калеки, нуждающиеся в срочной реанимации. Судя по тому, что большинство машин было заживо погребено под грязными сугробами, нетрудно было догадаться, что обещанная помощь к ним явно запаздывает, а если и придет, но не раньше, чем растает снег. С грустной думой о вероятно такой же участи и моего «горбунка» я, скрепя сердце и лелея надежду, направился-таки к директору станции для переговоров.
Хамоватый стиль общения тертого директора с посетителями выработался годами и был не оригинален. Все к нему обращавшиеся условно делились на три категории: кому нужно угодить, кто ему угодил и на оставшееся в сухом остатке большинство (это их «кони» подпирали забор, ржавея под толщей снега).
Переговоры меня не воодушевили: запчастей нет, запись по очереди, много вас таких и «да жалуйтесь кому угодно» вместо «до свидания». Пав духом, я направился к выходу, утешая себя тем, что не приволок сюда поломанный «зэпор», а то было бы еще досадней.
— Минуточку! – услышал я в последнюю секунду перед тем, как хлопнуть дверью.
— Вы, кажется, из Шумячей?
— Нет, из Рославля, но это совсем рядом.
— А что?
— Охотник?
— Да, охотник.
-Так, так, так, — суетливо затоковал директор, что сулило надежду смены гнева на милость. – Э, э-э, вернитесь пожалуйста. Вот какое дело… Присядьте!
Собравшись с мыслями, он как умел обстоятельно посвятил меня в суть своих интересов: — недели две-три тому как – не больше – был я у вас в Шумячах на охоте, друзья пригласили. Деревня Краснобылье, Краснозаборье… – сморщив лоб, пощелкал в воздухе пальцами, припоминая.
— Краснополье, — подсказал я.
— Да, да! Вы знаете где? Прекрасно! Именно в тех краях. И взял с собой собаку – не свою, отцовскую. Отец у меня настоящий охотник, полковник и… как бы это… строгий человек, старой закалки, требует дисциплины, беспрекословного подчинения. Собаку я взял без разрешении, на свой страх и риск – отец уехал подлечиться, ну, и поручил мне уход, кормление, все прочее… В общем, собака, как назло, пропала. Погналась за кем-то в лесу и с концами. Мы ждали, звали, ездили, искали – бесполезно, как в воду канула. Друзья обещали поискать еще, но пока безрезультатно. Отец со дня на день приезжает, что ему говорить – не знаю. Представляю какой будет скандал – он в своем Амуре(!) души не чает… Может поспрашиваете там у местных, а вдруг? А я со своей стороны…
— Какой породы собака, приметы?
— Здоровая лайка, самец… или как там… Серый. Да у меня и фотография… — «охотник» полез в ящик стола. – Вот, посмотрите, чем черт, как говорится…
На карточке рядом со статным пожилым человеком в высокой офицерской папахе стоял том, кого я и ожидал увидеть – Амур. Дважды Амур – не узнать было невозможно.
Переговоры перешли в другую фазу, консенсус был достигнут.
…На следующий день на буксире «Запорожец» был доставлен к месту ремонта. С комфортом, сидя в салоне на пассажирском месте, в нем прибыл и «без вести пропавший» — живой, здоровый, без изъяна к вящей радости директора. Оказавшись в центре внимания и чувствуя важность происходящего, Амур трогательно по-собачьи проявлял свою приязнь то одному, то другому хозяину: радостно вилял хвостом, терся о колени, переминался, поджимая уши и виновато заглядывая в глаза. На прощание я дружески потрепал его по холке.
…При желании каждый, наверное, мог бы вспомнить свою такую историю, в которой совершенно случайное стечение обстоятельств приобретает настолько невероятный характер, что остается только качать головой и удивляться: ну и ну, бывает же такое! А, между тем, в жизни чего только не случается, уж вы мне поверьте.
